08.08.2015 г.

Глава 5.

«…И носик курносый при этом…»

Почему мы в юности писали дневники? Не вели, именно писали. Вести дневник – значит ежедневно записывать (делать запись) кто? что? где? когда? До вопросов зачем? и почему? – ежедневных – надо еще дорасти. В 17-18 лет этот «кто» далеко не каждый день интересен (да и не каждый «кто»). «Что» чаще всего тебя не затрагивает. «Где» – у тебя дома, в твоем дворе, на твоей улице, в городе, в стране, на Земле. «Когда» – сегодня, вчера (причем сегодня, как вчера; а завтра, как позавчера, – обычно)… Но бывает, случается событие, описанное Толиком Гордеевым 8 марта. Тут есть и когда, и где, и что, и кто. Но рассказывать об этом своим друзьям?.. Ты же не девчонка какая-нибудь – делиться своими переживаниями с кем-нибудь. Ты должен быть мужественным. – Правда, когда ты возмужаешь… Впрочем, в записи (а она появилась в дневнике через 8 дней) новое не то, чтобы приключение, но нечто интересное. А о том, что было неделю назад…

Вот когда возмужаешь, то вдруг поймешь, что ты стал толстокожим, жестким… Если доживешь…

А когда тебе 17 или 18, дневнику можно поведать почти о чем угодно. Но все равно не обо всем: иначе не было бы вырванных страниц. Последняя запись Гордеева: «Я знаю, что вырву эти страницы. В них много слабости, бессилия». А так – о чем угодно. Ведь его никто, кроме тебя, автора, не будет читать. Или будет? И Толик писал и думал, что когда-нибудь дневник попадет кому-то в руки. «Один из тысячи случаев, вариантов «а вдруг» – что первой прочитает сии сочинения Рита, единственная среди девушек, которой я могу рассказать что угодно, и она поймет все, что я скажу. Она красива, нравится мне, но есть какая-то преграда между нами, и она не вызывает этой счастливой дрожи (несчастной, – так тоже можно сказать, и это не парадокс), как Н. Прости за грубость, Рита. Однако удобно просить прощения в дневнике, но сказать как-нибудь, ни с того ни с сего: «Прости, Рита, за актерство, за фальшь, если они были, за все грехи перед тобой, если можешь, конечно». Смешно, не правда ли?

Итак, после вступления возвращаемся к первой записи в дневнике Анатолия Гордеева, где почти как в песне «…три года ты мне снилась…»

5 сентября 1957 г. …Какой сегодня был день? Хороший по погоде, плохой по встречам. Ее я не видел. Жаль, очень. Каждый день часов в 5-6 вылезаю из дома и двигаюсь погульнуть с одной надеждой: увидеть ее, сказать ей все и услышать приговор, мрачный своей сегодняшней неизвестностью. Я знаю ее почти два года, но ее я почти совсем не знаю.

Я обратил на нее внимание в позапрошлом году, вернее, зимой прошлого года. (Еще не отвык считать лета по учебным годам, видите ли, потому и ошибка). Был смотр художественной самодеятельности нашей шестой школы. Приблизительно в середине программы смотра ее номер – акробатический этюд.

На сцену выбежала под звуки вальса русоволосая девочка, среднего роста; на первый взгляд, она должна была учиться в 8 классе (но, как я узнал после, она была шестиклассницей, и, вероятно, года на два младше меня). Она показалась мне довольно привлекательной, но в то время у меня было другое увлечение, и я ограничился только тем, что обратил на нее внимание.

Ее номер прошел, как и наш танец «Букурия», на областной смотр. И вот в поезде, вернее, в тамбуре нашего вагона, мы стояли вдвоем у окна. Кроме нас, там какие-то незнакомые пацаны. Близко Горький. Я показываю ей на гостиницу «Россия», на знаменитую лестницу к Волге. Помню, как сейчас, ее глаза, ее розовый от утреннего мороза нос и немного веснушек на нем. Она спросила меня о чем-то незначительном, я ответил, задал ей еще более незначительный вопрос, она тоже ответила, постояла с полминуты и ушла в вагон. Я остался один, и мне именно тогда пришла в голову мысль, что она (Н.) мне нравится. А в мае этого года я окончательно понял, что мне трудно жить, не видя ее, не поговорив с ней, не пожав ей руку. Но боязнь, боязнь оскорбить ее своим признанием, а еще больше боязнь неудачи, разочарования… Я всегда боюсь неизвестности. А ведь я тогда ей, говорят, нравился. И вот окончилось второе лето с тех пор, а я не сказал ей, что она «самая умная, самая красивая, самая хорошая девочка на свете». Теперь я более решителен, но почти не вижу ее одну.

6 сентября. Она шла рядом со мной, пожалуй, целую минуту, но я не мог ей сказать ничего существенного. День растворялся в наступающем вечере, теплом не по-осеннему. Эх, бродить бы да бродить по нашим скромным окраинным улицам, бродить вдвоем с кем-нибудь, но, конечно, лучше бы с ней. Но короткое «бы» рушит романтику. 

Сейчас ругаю себя, да «после драки кулаками не машут», как говорит моя бедная, любимая мать. Надо было разговаривать так: «Почему ты меня не хочешь видеть – ненавидишь?» – «Нет, зачем». – «Я тебе не нравлюсь?» – «Нет, почему…» – «Значит, нравлюсь?» Что она ответит, не знаю…

8 сентября… Сегодня увидал Н. у библиотеки, среди стайки незнакомок. Сделал вид, что не заметил, и законно разыграл это. Вообще, артист из меня получится. Но теперь Н., вероятно, обиделась, потому что я все-таки видел ее в читальном зале второй раз, и все-таки не поздоровался, хотя и прошла она около меня. Ну и дела!..

12 сентября. А увидеть только мельком того, кого ты хотел бы видеть рядом всегда, мрачно. Потом, ведь я приблизительно знаю, что все мое страданье безнадежно.

Зря, без ответа, без эха 
Пролетел еще один год. 
Есть всегда у тебя помеха, 
Даже если это любовь.

Да и любовь ли это? Пожалуй, маленькая любвишка. Надо, как надо в этом разобраться!..

8 ноября, утро. …Днем ходил в лес. Вчера днем. Березы количеством одежды, красотой и белизной кожи напоминают Венеру Милосскую. Окрестил одну из них любимым именем, минут 20 старательно вырезал его, поцеловал белый холодный ствол…

17 ноября. …На душе как-то невесело. Шел к Ст., недалеко от «Зари» еще издалека увидел Н. Мне всегда кажется, что я могу управлять своим лицом, но тут рожа непроизвольно растянулась в идиотскую улыбочку. Черт возьми! Снова «я опять тебе ничего не сказал».

30 марта (1958 г.). …И все-таки, что такое счастье и вообще, есть ли таковое? Любовь, что ли? Или что другое? Если в любви, то когда? Когда тебя любят, или когда ты любишь? Всего верней, конечно, когда ты любишь, любишь навсегда, до тумана в голове, когда единственной радостью будет возможность видеть ее, равнодушную, безразличную к тебе…

26 апреля  …Дождь, и на улице холодно, а то шлялся бы или стоял с Н. где-нибудь, как вчера. Сейчас 11.30, но и вчера не меньше было, когда мы стояли недалеко от ее дома и я болтал о чем-то с ней. Давно ли я мечтал, стремился к такому свиданию, а нынче… Впрочем, и сейчас она мне нравится, но не до дрожи в коленях. Стоим, разговариваем, я гляжу на нее, о чем-то рассказываю, а сам вспоминаю, как был влюблен, встречи вспоминаю. Почему-то и сейчас я прекрасно помню каждый разговор с ней.

Она говорит: «Почему ты не ходишь на танцы?» – «Зачем?» – «Ну, как зачем… Ведь все ходят». – «Значит, не все». – «Ну, а что еще делать? Книги читать?» – «Нет, много читать скучно, но можно сходить в парк, побегать». – «Дрянь». Возможно, и дрянь. Все-таки если я не уважаю танцы в принципе, зачем мне на них таскаться? Думаете, неуважение к массе? Нет, не это. Не любишь танцы – одно, не уважать массу – другое.

Надо влюбиться в кого-нибудь. Трудно жить без ласки. Весь вопрос – в кого?..

13 сентября. …Из полутемной улицы непривычная тишина и песня. Девушки и среди них… Как прожектором вырвало из памяти ее лицо. Я вздрогнул. Галлюцинация? Нет. Правда? Явь? Нет.

Проходит мимо, улыбаясь… 
Я вспоминаю шумный зал. 
Мне целовать тогда хотелось 
Твои уставшие глаза.

Пустое и черное небо. Запрыгало радостно и тревожно сердце. Одинокая звезда появилась на небе и повисла, покачиваясь. Я догонял своих. Они идут медленно. Сзади донеслось: «Девчонку без адреса всюду ищу…» «Девчата, подпоем», – и сам потихоньку подтянул. Тамара запела тоже, и вдруг остановилась: «Как они поют…»

Глаза голубые, и брови вразлет, 
И носик курносый при этом…

Кое-как я дошел до ДК, наскоро простился и назад, туда, к ней…

Вопрос «в кого», похоже, решен?.. Как бы не так. Потом будет переписка с Н. В 1962 г. встреча и стихотворение, посвященное Н.

Через пять лет 
Закат в душе копается 
Лопатами лучей… 
Чье кольцо на пальце? 
Перстень чей? 
Это так несложно – 
Что-нибудь сказать… 
Что-то невозможное 
Светится в глазах. 
Ах, глаза зеленые, 
Улыбнитесь мне… 
Искорки знакомые 
Тают в глубине. 
Нет, не надо, спалите 
Солнышком очей… 
Чье кольцо на пальце? 
Перстень чей?

1962

Глава 6.

«…Сходить в парк, побегать…»

Были события и явления, о которых в дневнике написано совсем немного. Очень многое было частью нашей жизни, и обсуждать, насколько вода мокрая, смешно. А ведь в 1961 году Толик в одном письме признается: «Хочу стать чемпионом университета в беге на 800 метров». Без регулярных занятий бегом стать чемпионом невозможно. И становится понятной появление такой записи в дневнике:

«20 октября (1957 г.). Воскресенье. Соревнования, вернее, эстафетный пробег на призы газеты «Семеновская правда». Основной соперник команды, из-за которой я болею (запись сделана 23 октября при температуре 39,9°С. – С. Г.), – 1-я школа – сражена морально силой моей шестой школы и физически – гриппом. Кубок юношей – наш».

В 1956 году приз газеты «Семеновская правда» завоевала «мужская» сборная шестой школы. За нее бежали (по этапам) Валя Малинин, Стас Галкин, Гена Курашев, Коля Безруков, Володя Жижилкин. Безруков в конце 60-х установил рекорд факультета журналистики МГУ в беге на лыжах на 10 км, который долгие годы никто не мог побить.

У Гордеева в дневнике есть страницы, где он описывает свои занятия лыжами. Надо заметить, что отрывку о тренировке на лыжах Толик предпосылает небольшое вступление.

6 декабря (1957 г.). Если все, что я писал до этого в дневнике, – только глубоко личное, то в следующей части я собираюсь смотреть на все сбоку, в фас, анфас и т. д.

Это интереснее, наверно, но проза.

21 декабря. Паташ (такой псевдоним Толик выбрал для себя, чтобы «смотреть со стороны». – С. Г.) воодушевился спортом. Он отыскивает двухгодовалой лежки, мочки, сушки и т. д. лыжи, выходит на улицу и, смущенно оглянувшись на пустую темную улицу, начинает их надевать. Он торопится и поэтому долго застегивает крепления. Но вот эта томительная процедура закончена. Паташ начинает разгибать спину, но почему-то доразгибать ему ее приходится, лежа на тротуаре. Крепления, как и должно, расстегнулись. Второй раз застегивание креплений проходит в менее напряженной обстановке и благополучно. Ну, теперь Паташ может вспомнить, что он был лучшим лыжником класса.

Он вылезает из тротуара и, оттолкнувшись палками, катится вперед. Сейчас толчок правой, палки вперед, толчок палками, и разгон есть. Толчок правой, нога, отдыхая, сгибается в колене, лыжа уходит в снег до сапога, и Паташ искусно падает, гремя палками и костьми. Почему искусно? Потому что надо уметь, чтобы вываляться в снегу всему с ног до головы, чтоб снег попал в оба сапога и в прочие принадлежности одежды.

С тротуара сочувственный возглас какой-то сволочи: «Учишься?!» Паташ поднимается, что-то бормочет под нос, застегивает крепление и упрямо двигается с места. Он замечает, что не может ехать, не качаясь на все четыре стороны. Постепенно положение выравнивается. Паташ начинает вспоминать элементы техники, забывая, что лыжи стали прямее карандаша. Опять лыжа врезается в снег, Паташ вытаскивает ее и с удивлением замечает, что она стала короче. Вот избавление от мук! Можно идти домой, ибо ездить нельзя.

Почему Гордеев написал про лыжи, а не о пробежках в парке, о том, как он учил мальчишек прыгать в высоту («Там один такой талантливый есть. Он спокойно берет…» – рассказывал Толик)? Но и бег, и прыжки – летние виды спорта. И завершение летнего сезона, его апофеоз – эстафета на призы газеты «Семеновская правда».

Зимой же культовым видом спорта были лыжи. Город ждал последнее воскресенье января или первое воскресенье февраля (студенческие каникулы), чтобы поболеть на соревнованиях за лучших лыжников района. В этих гонках участвовали не только те спортсмены, кто сегодня учился или работал в Семенове. Приезжали студенты-семеновцы из Горького, Москвы, других городов, чтобы показать себя в гонке года. И зрителей было не меньше, чем на эстафете на призы «Семеновской правды».

И зимой 1957/58 года появилось стихотворение-эхо:

Лыжи. Хлопают лыжи 
По лыжне, по лыжне. 
Ты хорошенькой, рыженькой 
Подъезжаешь ко мне. 
Поглядишь – засмеешься, 
Упаду – засмеешь, 
А под лыжами – ежик, 
Тихий маленький еж.

Продолжение  следует.

Начало «Нас водила молодость» Глава 1

«Нас водила молодость» Глава 2-4