Владимир ПАШКОВ

1950 год. Второе сентября. Утро. По деревне Яндовы по направлению к школе идут две почти одинаковые фигурки. Одна из них – мальчик-первоклассник с холщовой сумкой в руке, другая – огромный рыжий пушистый кот.

Хвост у кота торчит трубой. Он всегда ходил только так. Если бы кот встал на задние лапы, то по росту нисколько не уступил бы шагающему с ним мальчику.
Как читатель, наверное, догадался, этим мальчиком был я, а кот Василий – это и есть кот Василий, которого, как говорила моя мама, оставила когда-то проходившая по деревне женщина – за еду. И сказала при этом, что это очень умный кот. Он в то время был ещё котёнком, но она почему-то точно знала, что кот будет умным. Что, впрочем, потом полностью подтвердилось.
Мы шли с котом по деревне, а со всех дворов выгоняли скот. Два пастуха принимали его и формировали стадо, двигаясь с одного конца деревни на другой, чтобы потом выгнать эту мычащую компанию на пастбище.
Слышу, как одна женщина кричит своему сыну: «Видишь, Колька, кот Василий уже ведёт Вовку в школу, а ты ещё глаза не протёр! Живо собирайся!» Нет, ну вы представляете себе, моего кота называют уважительно Василием, а меня – пренебрежительно Вовкой! Хотя действительно трудно было определить, кто кому принадлежал: кот мне или же я коту.
Я обиженно посмотрел на Василия. Вспомнил вчерашний день. Брат, который старше меня на четыре года, целый час бегал за мной по деревне, чтобы лишить меня свободы и отправить в школу, в первый класс. Поймал-таки, натянул на мои босые ноги ботинки, и проколотая гвоздём нога сразу заныла. А Василий (тоже мне друг!) всё это видел, но даже лапой не пошевелил, чтобы помешать лишению меня свободы.
Школы как таковой я побаивался ещё по одной причине. Три года назад в деревню привезли на лошади кинопередвижку, а с нею фильм «Сталинградская битва». Клуба в деревне не было, поэтому показывали кино в одном из классов школы на простыне. Народу набилось тьма-тьмущая, в том числе и мы с матерью, которая взяла меня на руки. Помню, я всё егозился, пытаясь слезть, ведь я считал себя уже большим. Но тут начался фильм: солдаты, взрывы, стрельба, горящие здания, танки. Я с ужасом на всё это глядел. Вдруг один из танков, который вначале шёл боком по отношению к нам, зрителям, развернулся и, стреляя, пошёл прямо на меня. Этого я выдержать уже не мог. Мощный бас трёхлетнего пацана потряс стены школы. Мать схватила меня в охапку и выскочила на улицу.
- Ну, Вовка, не дал кино посмотреть, – повторяла она.
Я же всё оглядывался, проверяя, не гонится ли танк за мной, и продолжал отчаянно орать.
Ещё одно событие вчерашнего дня не давало мне покоя. Брат оставил нас с Василием и ушёл зачем-то к моей будущей учительнице Марье Алексеевне. Потом вернулся, обеспокоенно посмотрел на меня и сказал:
- Вовка, оказывается, в первом классе ты будешь учиться один. Ещё был твой друг Витька, но ты знаешь, что его семья недавно уехала на свою родину, в Пензу. А больше в 1943 году никто не родился ни в Яндовах, ни в других деревнях…
А я уже и без брата всё понимал про своё предстоящее классное одиночество и смирился с таким обстоятельством. Получилось так: на первой парте – весь первый класс в лице меня, а сзади – полтора десятка третьеклассников.
Впрочем, со временем мне стало это даже нравиться. Все меня опекали. Мне многое позволялось. Во время урока я мог встать и походить по классу, покачаться между рядами на партах, выполнить какое-нибудь физическое упражнение. Третьеклассники с завистью смотрели на меня. А на глазах учительницы я иногда видел слёзы. Сейчас я понимаю, что, глядя на меня, она думала о том, сколько ребятишек могло бы родиться, радоваться жизни, если бы не война…
Кот Василий проводил меня до дверей школы и ушёл по своим делам. Я с завистью проводил его глазами и пошёл в класс.

Всего несколько дней прошло с тех пор, как Василий вернулся из леса. Дело в том, что он имел особенность на всё лето уходить из дома. С мая, когда наступало окончательное тепло, он уходил в лес за речку и возвращался домой только в конце августа, когда наступали холодные ночи. И так каждое лето. Пару раз мы с ребятишками, собирая ягоды или грибы, видели его, но он к нам не подошёл. А в конце августа явился как ни в чём не бывало, как никуда и не уходил. Когда он возвращался, выглядел упитанным, гладким, заглядывал мне в глаза, как бы говоря: «Не обижайся на меня. Видишь, я вернулся. Мне же надо было мышек и птичек половить – я ж охотник».
Когда я был маленьким, то ревел, когда Василий исчезал из дома, и требовал от родителей его найти. А потом и я привык и всё лето ждал конца августа. Вернувшись, кот приступал к своим обязанностям.

В этом году Василий взял под свой контроль моё обучение. Утром провожал меня до дверей школы, затем уходил и появлялся только перед большой переменой. На этой перемене я всегда копался в песке перед школой, а Василий сидел и наблюдал за мной. Раздавался звонок на урок – кот поднимался первым и, не оглядываясь, шёл к дверям школы в полной уверенности, что я пойду за ним. А куда денешься, когда за тобой следит такой сторож?

Наступила зима. Я уже, разумеется, не копался в песке на перемене, но котейка всё равно приходил к школе, как бы проверяя, на месте я или нет. Я встречал его на крыльце, делился чем-нибудь вкусненьким из того, что положила в сумку мать, и он уходил. Появлялся вновь точно к концу занятий, и мы вместе шагали домой.

Весной наша семья переехала в Перелаз – это на другом берегу реки Козленец, в километре от деревни Яндовы. Кот это перемещение воспринял абсолютно спокойно, и в новом жилище вёл себя так, как будто всегда здесь жил.
До конца учебного года оставалось немного, и родители решили, что мне лучше доучиться в старой школе. Теперь каждое утро мы с Василием шагали заветный километр в Яндовы. В поведении кота ничего не изменилось: он по-прежнему приходил ко мне в большой перерыв и в конце занятий. Где он был во время моих уроков, чем занимался, неизвестно. Правда, было несколько случаев, когда он в большую перемену не приходил. Я, избалованный всеобщим опекунством, заявлял, что пока не найдётся кот, на занятия не пойду. Обрадованные третьеклассники вместе с учительницей бросались на поиски. И кот появлялся. Школьники думали, что это они его нашли, но сейчас я понимаю, что ошибались. Просто, видя суматоху возле школы, Василий выходил сам. Приближался ко мне, а затем традиционно шёл к школьному крыльцу.

И спали мы с Василием всегда вместе – с тех пор, как я себя помню. А помню я себя лет с двух. Когда мы спали, кот передними лапами обнимал меня за шею. Если же я капризничал, шумел, не хотел спать, он начинал гладить меня по лицу, как бы успокаивая. И я действительно успокаивался и засыпал.

Тот февральский день 1953 года не предвещал ничего плохого. Мы с Василием как обычно вернулись из школы. Мать нас накормила. Я сел учить уроки, а Василий ушёл гулять… и не вернулся.
- Ну, придёт, когда будем ложиться спать, – успокаивал я себя.
Не пришёл. Все поиски в доме и во дворе не дали никаких результатов.

На другой день я с разрешения родителей в школу не пошёл. Как только рассвело, я взял лыжи-самоделки и начал совершать круги, всё дальше уходя от дома. Метрах в двухстах от нашего дома находился овин, в котором колхозники прямо в снопах сушили хлеб, а ещё на таком же расстоянии от овина располагался колхозный ток. Я решил тщательно обследовать эти два объекта. Однажды я видел Василия около овина, где он наверняка охотился на мышей, которые питались зерном, неизбежно в какой-то степени высыпавшимся из колосьев во время просушки. То же самое было и на току.
Первым я стал обследовать овин. Снаружи никаких следов не было видно, тем более что снега было много, ночью дул сильный ветер, который передувал сугробы. Овин был не закрыт. Внутри тоже не было никаких следов.
Я встал на лыжи и двинулся к току. Что такое ток? Это огромная крыша на столбах. Я вдоль и поперёк изъездил территорию тока внутри и снаружи и снова ничего не нашёл. Я уже собрался уходить, как вдруг на одном из столбов заметил зацепившийся клочок рыжей шерсти. Сердце моё ёкнуло. Я осторожно вытащил клочок, внимательно посмотрел, сомнений не оставалось: это шерсть моего кота. Я снял лыжи и стал обследовать территорию вокруг, разбивая снежные бугорки, образовавшиеся от того, что снег был истоптан, а ночной ветер сгладил следы. В них попадались комки бурого цвета. Это была явно кровь. Значит, на Василия кто-то напал. Клочков шерсти я тогда насобирал почти полный карман, но каких-либо других останков не нашёл. Бугорочки снега тянулись от тока через поле к лесу. И тут у меня молнией мелькнула мысль: так это же лисы скопом напали на Василия и разорвали его на части! Я дошёл на лыжах до леса и окончательно убедился в своей догадке – следы были лисьи. Всё стало ясно. Эти бешеные (в прямом и переносном смыслах) твари объединились и уничтожили моего кота!
Слёзы душили меня. Это была первая в моей жизни трагедия, пережить которую очень тяжело. Ведь вся моя маленькая жизнь была связана с котом, и как жить без него дальше, я не представлял.
Я почти ничего не ел, мало разговаривал. Домашние боялись, что я могу серьёзно заболеть, и всячески старались отвлечь меня от моего горя. Весной, когда пришло тепло, я сделал небольшой деревянный крест и вкопал его на месте гибели кота. Тем самым я как бы зафиксировал свою память о Василии.

С тех пор прошло 70 лет. Целая жизнь. Но кота Василия я так и не забыл. Более того, именно Василий помогает мне ярко восстанавливать в памяти самые приятные моменты жизни, начиная с самого детства. Пусть это детство, да и юность не были лёгкими в послевоенные годы, зато, несмотря на огромные потери в этой страшной войне, страна поднималась из руин, как Феникс из пепла. Все мы были участниками этого процесса созидания. Единение народа спасло нас в годы войны, оно спасало и в первые послевоенные времена, в период восстановления.
Сейчас вновь пришло время такого единения. Наши враги, «бешеные лисы», окончательно сбросив маски, которые хоть как-то прикрывали их сущность, заявили, что их главной целью является уничтожение Российского государства, русского мира. И эта патологическая ненависть Запада к России сформировалась не вчера. Сейчас Запад в очередной раз переводит её в практическое русло, пытаясь развязать большую войну.

Об этом и о многом другом, связанном с нынешними событиями, мы говорили с котом Василием на месте его гибели в деревне Перелаз, куда я недавно ездил, чтобы освежить свою память о малой родине, о дорогих мне людях. Незамысловатая фраза «Пока я помню, я живу» – для меня не пустые слова. Отнять у нашего поколения память о прошлом – всё равно что отнять главную часть жизни. А основным содержанием нашей жизни, а значит, и памяти, всегда была в конечном счёте любовь к Родине.
Наши западные враги прекрасно это понимают. С помощью современных технологических средств они направляют на нашу страну потоки лжи, с ног на голову переворачивают всю героическую историю нашего народа. Но, смею заверить, всё это безрезультатно. Мы непобедимы, пока мы едины. Такой вывод сделали и мы с котом Василием.

Мы обязательно победим в этой войне, как побеждали ранее во многих других. Все знают, как был разбит Наполеон, который сумел объединить и направить против России всю Европу. Такая же участь постигла Гитлера. Интересно, что в той и другой войне против нас принимали участие почти все европейские государства. Вывод: камень за пазухой для нас они держали всегда. Но они будут разбиты и сейчас, если посмеют развязать против нас полномасштабную войну. Залогом этого является объединение в стране всех здоровых сил нашего общества, что сейчас и происходит. Заработала, образно говоря, в нашем обществе некая пружина. Она работает слабо, когда всё относительно спокойно. Но если приходит беда, пружина начинает сжиматься всё сильнее и сильнее, быстрее и быстрее, несмотря на некоторые ошибки и трудности. Сжимаясь, эта пружина стягивает всё вокруг в одно целое: объединяются люди, концентрируются экономические ресурсы, появляются умные лидеры. Ну, а когда пружина начинает разжиматься, от врагов мало что остаётся. К сожалению, они никак не могут понять, что это часть нашего менталитета, бороться против которого бессмысленно.

В нынешние времена мы все должны овладеть одной профессией – Родину защищать. А нашим врагам мне, 80-летнему старику с определённым жизненным опытом, историку по образованию, хочется крикнуть: «Ох, не будили бы вы, господа, русского медведя».