Ирина КОЛОБОВА
Фото Александра ЮРЬЕВА
02.02.2022 г.

На границе двух зимних месяцев отмечаются две славные воинские даты: День снятия ленинградской блокады (27 января) и День разгрома фашистов под Сталинградом (2 февраля).

Героев тех горячих битв практически не осталось на этой земле. Да и тех, кто был даже их косвенным свидетелем, становится всё меньше.
Сегодня мы посвящаем нашу статью тем, кто видел войну младенческими глазами. Детская память избирательна, она не фиксирует особо страшные моменты жизни, иначе было бы совсем плохо.

Добрые люди рассказали, что живёт на улице Заводской нашего города тётя Женя Зиньковская, которую эвакуировали в Семёнов из блокадного Ленинграда. Номера телефона не назвали, зато сообщили адрес, вот по этому адресу на авось мы и поехали.
Дверь была не заперта, и на пороге нас встретил хорошенький мальчишка лет шести в камуфляжной куртке с папиного плеча и зимней шапке военного образца. Хозяйка квартиры, энергичная женщина вышла из кухни с ложкой в руках (кашу варила внуку) и вначале не могла понять, чего же нам от них надо. А мы не могли поверить, что это именно та, кого мы ищем: стройненькая фигура, молодые глаза, немного растерянная улыбка – всё это никак не вязалось с анкетными данными, по которым нашей потенциальной героине 5 февраля должно исполниться 84 года. Но это действительно была она – Евгения Григорьевна Зиньковская, и именно её в младенчестве вывезли из Ленинграда в Семёнов.
- Не из Ленинграда, – поправляет Евгения Григорьевна, – а из Ломоносова, он тогда назывался Ораниенбаум. Там я родилась в 1938 году и жила до войны. Только вот не помню я почти ничего из той жизни. Иногда что-то мелькает в голове: вот, вроде бы, отец подхватывает меня и сажает на плечи, а мне страшно, но очень удобно, потому что я сижу на чём-то твёрдом. Потом уж догадалась, что это вещмешок был, а мы шли провожать папу на фронт. Как будто бы маленький мальчик рядом шёл – может, брат? Не знаю, могу только догадываться.

О многом пришлось догадываться Евгении, и подтвердить или опровергнуть её догадки было совершенно некому. Самым точным из её биографии было имя и дата рождения, но и эти сведения она подвергает сомнению.
- Я помню ужасную бомбёжку, то есть я не знала, что это бомбёжка, просто очень громко гремело, и было очень страшно. Помню огромный эшелон, куда нас грузили, а вот кто вёз, кто сопровождал – не знаю. Мамы со мной точно не было. Как ехали, сколько – тоже не помню. А вот сумочку тряпичную, которую надевали через плечо на каждого ребёнка – помню. На ней были написаны имя, фамилия и, наверное, дата рождения. На моей было написано Женя Ильинкова. Когда повзрослела, пыталась отыскать своих родных, но мне это не удалось. В Ломоносове такой фамилии не было. Вот и думаю: а вдруг, пока в эшелоне ехали, я с кем-нибудь поменялась сумочкой, и зовут меня совсем не Женя, и не из Ораниенбаума я, а из какого-то другого городка или посёлка? Ну, да чего уж теперь говорить… А ещё я очень хорошо помню, как нас привезли в Семёнов. На платформе было много народу, некоторых ребятишек прямо здесь по семьям разобрали, а остальных повезли в Шалдёжку, в детский дом.

Жизнь в детском доме без малого четырёхлетняя Женечка тоже почти не запомнила, в памяти остался только вечный голод.
- Мы бегали по деревне, забирались в огороды, а уже холодно было, весь урожай убран, оставались только кочерыжки от капусты, вот их мы и грызли. Даже не грызли, а чем-нибудь выковыривали мякоть, потому что они сначала замёрзли, а потом растаяли, раскисли.

А потом случилось чудо, Женечку взяли в семью.
- Помню, как нас выстроили в рядок, а взрослые люди ходили мимо нас, обсматривали и выбирали. А мы все замызганные, все в каких-то болячках, худющие. Но меня взяли. Потом мама рассказывала, что очень хотела белокурую девочку, потому что у неё дочка такая была, умерла совсем маленькой. А я-то тёмненькая была. Почему она меня выбрала? Но выбрала и повезла на лошади в Ларионово. По дороге мы ещё где-то ночевали, и снова меня все разглядывали, как какую-то зверушку. Приехали в Ларионово – снова смотрины, тут уж вся деревня собралась. Обсуждали ужасы блокады, жалели, по голове гладили.
Удочерила Женю Степанида Ивановна Галкина, строгая женщина, бригадир и даже депутат. И дочку воспитывала в строгости, лишнего ласкового слова, взгляда девчонка не получала и к работе была приучена с малолетства. Жили вдвоём, отец на фронте был.
- Когда папа с войны пришёл, я долго не могла к нему привыкнуть, а чтобы папой назвать – совсем не получалось. Мама велит его к обеду звать, а у меня язык не поворачивается сказать «тятя» (так в деревне было принято отцов называть). Но был он очень добрый, любил меня.
Но со временем Женя окончательно забыла свою историю, считала родителей настоящими, родными. И в семье она так и осталась единственной – у мамы два раза рождались мёртвые детишки. Но, наверное, в подсознании что-то осталось. Хотелось ей уехать из дома, поискать что-то, и, может быть, найти.
- После седьмого класса я из дома сбежала. Моя подружка тогда уже в Горьком жила, работала «в няньках», и меня сманила. Приехала как-то на выходные и говорит, что всё уже готово – она уже и семью нашла, в которую нянька требуется. На вокзале в Горьком познакомилась с женщиной, что пирожками торгует, и та согласилась меня посмотреть. Никому ничего не говоря, собрала я кое-какие вещички и побежала к бабушке, папиной маме, знала – та не выдаст. А ранним утречком махнули мы с подружкой пешком на семёновский вокзал. Взяли меня в няньки, да такие хорошие люди оказались!
Недолго я у них работала – хозяйка сказала, что нужно мне образование получать. Поступила в ФЗУ на фрезеровщика, после окончания можно было в Горьком остаться, но я домой захотела. Родители уже смирились с моим бегством и даже похвалили за сообразительность. Устроилась я на арматурный завод, а жить стала у тётушки на улице Красное Знамя, но частенько после смены домой в деревню бегала.

На заводе Женя и судьбу свою нашла, тоже Женю, оба в одном цехе работали, и после свадьбы, которой не было, уже вдвоём поселились у тётушки. Через некоторое время молодой семье квартиру дали в том же доме, где и сейчас Евгения Григорьевна живёт, только сначала однокомнатную.
- Мы хорошо жили, муж мне попался работящий, заботливый. Я в самодеятельности участвовала. И в санатории несколько раз ездила. Можно бы и на море поехать, но жаль было мужа одного оставлять. Поэтому отдыхала в Городце, а на выходные домой приезжала: наготовлю мужу на неделю, и – обратно отдыхать. Сам-то он не любитель был разных санаториев, ему больше по душе Ветлуга, рыбалка, и я с ним тоже ездила.

Всё было хорошо в семье Зиньковских, только вот детей не могли дождаться, а без детей что за семья? Так считала Евгения.
- Стала я мужа уговаривать ребёночка взять из детского дома, да только он сопротивлялся, не готов был. Тогда я одна поехала в Заволжье в Дом малютки. Предложили новорожденного, у которого мама умерла родами, но я не решилась. И вот сижу я на лавочке, а ребятишки постарше гуляют на участке. А одна девочка как-то в сторонке сидит, в песочке играет. Подошла я к ней, у неё песок в ботиночки набился. Сняла я ботиночки, вытряхнула песок, да больше уж мы и не расставались. Забирать Леночку мы уже вдвоём с мужем поехали.

Евгения Григорьевна беспокоится, что дочка рассердится на неё за то, что тайну выдала, поэтому мы просим прощения у Елены Евгеньевны. Уж очень захотелось поведать эту замечательную историю нашим читателям, ведь не часто встречаются такие повороты судьбы, такие её переплетения и повторения.
- Леночке и лет было почти столько же, сколько мне, когда меня удочерили, и отца она долго не могла папой назвать – стеснялась, что ли? И любил он её так же, как меня мой. Мы с мужем сразу сговорились, что эта наша родная дочка, да разве в нашем городе шило в мешке утаишь? Узнала Лена правду где-то в старших классах. Сначала рассердилась было, что сами раньше не рассказали, но как-то всё успокоилось. Да и чего сердиться – семья наша растёт-прибывает, у меня уже три внука и пять правнуков. Жаль, дедушка наш не видит, как правнуки растут. Тяжело мне было с ним навеки расставаться – кажется, половину сердца вместе с ним похоронила. Теперь уж без него и на дачу не езжу, тяжело одной. А бывало, откуда только силы брались. И к маме в Ларионово надо было ездить огород обихаживать, и своя дача на «Никитке», да под окном огородишко. И всё получалось, ладилось.

Да и сейчас неплохо всё ладится у Евгении Григорьевны, одна не бывает, скучать ей внуки-правнуки не дают. Палисадник под окном цветёт-благоухает и радует не только цветами, но и плодами. А уж как благоухает цветник возле Никольской церкви, где она работает, знает каждый, кто хоть раз проходил мимо храма. Не зря Евгению Григорьевну не раз награждала администрация за любовно обихоженный участок и возле дома, и возле церкви.
- У меня уже руки ждут не дождутся – скорее бы весна, скорее бы цветы высадить. Мне нравится, когда люди оглядываются на наш цветник и улыбаются. Я ведь уже давно в церкви служу. Не знаю, была я крещёной или нет, и покрестилась в нашей староверческой церкви уже взрослая. Потом служить сюда пришла – убираюсь, порядок навожу, цветочки сажаю. Только бы Бог здоровья дал.
И со здоровьем у Евгении Григорьевны всё хорошо (чтоб не сглазить) – она сама признаётся, что к врачам не зачастила и таблетками не злоупотребляет. Молодое поколение в тонусе держит, стареть не позволяет. Вот правнук Егор развлекает – то рисунок бабушке подарит, то любимую книжку по слогам почитает. Егор признался шёпотом, что хочет стать археологом и поехать в Египет мумии откапывать. И так азартно рассказал об этом занятии, что прямо поверилось – точно станет археологом. А, может статься, не мумии он будет откапывать, а прабабушкину родословную раскопает? Ведь не может быть, что всё окончательно быльём поросло. Ведь есть же где-то следы её настоящей, родной семьи.
- Я несколько раз пыталась отыскать следы, и в Ломоносов писала, и в Красный Крест обращалась. Даже решилась было на передачу «Жди меня» записаться, да что-то не получилось.
Евгения Григорьевна не может сказать, зачем ей это надо, ведь у неё есть своя родная семья, свои дети и внуки, и правнуки, и она уже давно поняла, что кровь – не самое главное в семейных отношениях. Да и нет, наверное, уже никого в живых из кровной родни, иначе хоть кто-нибудь бы да откликнулся, – предполагает Евгения Григорьевна.

Говорят, в Ораниенбауме, который во время войны дважды был блокирован, очень много народу умерло с голоду. А вот память, похоже, заблокировать невозможно, даже если она детская, избирательная. Рано или поздно вспыхнут в голове мельчайшие моменты, запульсируют и заставят всё расставить по своим местам. Тем более что и средств для этого сейчас предостаточно. Современные технологии достигли таких небывалых высот, что найти человека становится всё легче, даже если и случились какие-то подмены и ошибки. И в глубине души, подсознательно Евгения Григорьевна, наверное, всё же верит, что отыщется хоть какой-то родной ей след.