Ирина КОЛОБОВА
30.01.2014 г.

Ленинградцы и блокадники – слова-синонимы. И никакая сила не заставит тех, кто пережил блокаду, назвать себя петербуржцами. Даже если все ужасы блокады они пережили во младенческом возрасте и волею судьбы были раскиданы по всей Руси великой, они навсегда остались ленинградцами. Ярким примером тому служит Тамара Александровна НАРОВИЧ, в гости к которой мы отправились накануне 70-летнего юбилея снятия жестокой блокады великого города.

Сообщить заранее о своем визите мы не смогли, поэтому встречены были с некоторым удивлением  и легкой растерянностью хозяйки. Но по тому, как быстро, безо всяких «Кто там?» она открыла нам дверь, стало ясно – эта женщина не опасается чужих людей, потому что очень хорошо знает, чего действительно нужно бояться в этой жизни.

Морковный сок не помог

До сих пор ужасно боюсь грозы, завывания сирены и… пустого холодильника, – начала свой невеселый рассказ Тамара Александровна, – где-то на генном уровне сидит этот страх перед голодом и бомбежкой. Во время блокады мне было два года, но я очень хорошо помню, как мы со старшим братом сидели в углу комнаты и ждали маму. Помню, как разбомбили наш дом. Мама пришла с работы – а дома нет. Нас с братом, наверное, Бог сберег – мы в самом уголочке укрылись и живы остались. Человек ко всему привыкает, даже если это очень маленький человек. И даже когда наша благополучная, сытая, абсолютно счастливая жизнь разбилась вдребезги, мы не верили, что это навсегда. Первое время мама уговаривала нас, просила потерпеть, читала нам стихи и сказки, водила гулять в парки и кино, чтобы мы есть не просили, но по мере того, как один за другим стали умирать от голода наши ближайшие родственники, в ней все сломалось. Осталась только одна мысль – чем накормить детей. Особенно подкосила ее смерть младшего сыночка. Ему был всего годик, и врачи посоветовали отдать его в больницу – там якобы морковный сок давали. Она согласилась, но на следующий же день братик умер.

- Неужели вы все это помните?

- Иногда кажется, что помню, но скорее всего, это все осталось в памяти от рассказов мамы.

- Она часто рассказывала вам о тех ужасах?

- Не очень часто, но она всего полгода не дожила до своего девяностолетия, поэтому времени, чтобы рассказать нам главное, у нее хватило.

Обручальное колечко ценою в жизнь

- Как вы можете объяснить этот феномен: человек, переживший все ужасы голода, смерть близких, различные болезни, доживает до таких преклонных лет?

- Можно сказать, что мама всегда не жила, а выживала. А когда стараешься выжить не для себя, а для детей, то тут, видимо, открывается второе дыхание, активизируются все возможности организма. Маме было тогда всего двадцать семь лет, а выглядела она на восемьдесят семь, тридцать килограммов весила. Во время блокады самой большой ценностью был хлеб – за горбушку отдавали и фамильные драгоценности, и меха. Находилось, кстати, очень много людей, имеющих эту самую главную ценность в избытке и очень обогатившихся во время войны. У мамы тоже были кое-какие золотые вещи, она их все обменяла на еду. Осталось одно колечко, которое у нее выпросила молодая женщина, сунув ей маленькую буханку хлеба и одну селедку. Мама, прижав это богатство к груди, плелась, спотыкаясь через весь город, и ее остановил милицейский патруль. Спросили: чего несешь, старуха? А когда увидели, учинили допрос, где взяла, да на что выменяла – за это, мол, расстрел полагается. Мама готова была уже отдать им свою ценность, просила отпустить ее к детям. Они сжалились и отпустили ее. Я помню вкус этого хлеба! Мама не успела оглянуться, как от буханки не осталось ни крошки.

«Маруся, закрой упечь…»

- А как вы попали в наш город?

- Нас эвакуировали в самом конце блокады. Несколько машин ехали по Ладожскому озеру, и прямо перед нами одну взорвали немцы. Нам опять повезло. Потом в железнодорожном составе в вагоне для скота мы приехали в Урень – он и стал для нас постоянным местом жительства.

- Как встретили вас местные жители?

- Не очень гостеприимно. Это только в кино блокадников не знают, куда усадить и чем накормить. На самом деле все было гораздо хуже. Нас иначе чем «куированные» не называли, и это презрительное прозвище осталось за нами на долгие годы. Пожили, говорят, как барья – теперь вот похлебайте, а мы тоже хотим как вы пожить. Мама у нас  неприспособленная была к крестьянскому труду. Однажды хозяйка говорит ей: «Маруся, закрой упечь!» – так она больше часа простояла, прижавшись спиной к печи, как будто печь закрывая. Хозяйка потом всей улице рассказала о малахольной жиличке. 

- Вернуться в Ленинград вы не пытались?

- Сначала мама даже боялась об этом думать. Ведь там никого в живых не осталось. И отец наш в сорок втором под Сталинградом пропал без вести. Я несколько раз заводила разговор о возвращении на родину, но мама говорила, что, мол, здесь, доченька, хоть трава растет, если что, ее можно будет есть. До конца жизни она не могла избавиться от этого страха и мне его передала.

К родственникам… на Пискаревку

- Так никогда и не были в Ленинграде?

- Были. Я возила маму и дочь. На Пискаревское кладбище ходили, где в братской могиле все наши родственники лежат. Погода тогда прохладная была, но я все равно заставила дочку в Финском заливе искупаться. Кто знает, может никогда больше не придется.

- Ну а в Семенове-то как оказались?

- Это уж муж мой, Юрий Иванович, виноват. Мы в молодости оба спортсменами были, волейболом увлекались, вот на соревнованиях в Чкаловске и познакомились.

- Как только я ее увидел, так и пропал, – поддерживает разговор Юрий Иванович, – Тамара очень красивая была. В армию меня провожала и дождалась. Уже пятьдесят лет душа в душу живем. Много ей, конечно, испытать привелось. Теперь вот со мной возится (Юрий Иванович перенес инсульт). А я ее как в молодости люблю, она у меня по-прежнему настоящая красавица.

«Деликатес» на олиФковом масле

- Тамара Александровна, как вы относитесь к современным фильмам о блокаде – много ли там правды?

- Всю правду унесли с собой в могилу настоящие блокадники, да вот мы еще, дети блокады, никак избавиться от нее не можем. Я работала много лет в ДОЗе (деревообрабатыающий завод – авт.), и там, помню, открыли цех, в котором олифили изделия под роспись. И вот не понимаю, почему меня стало так тошнить – хоть на работу не ходи. Маме рассказываю, а она смеется: ничего, говорит, удивительного, я вам на этой олифе траву жарила, а вы уплетали за обе щеки. Это уже после войны было – тоже страшный голод пережили. А что касается фильмов, то в них красоты слишком много. О том, что творилось на самом деле в блокадном Ленинграде, рассказывать и показывать нельзя: никакие нервы и психика не выдержат. Нам мама, слава Богу, тоже в подробностях не говорила, чем кормила нас – главное, мы живы остались благодаря ей. 

- Я вот смотрю, квартира у вас, прямо скажем, не очень комфортабельная. Не пытались жилищные условия улучшить – в Ленинграде-то, наверное, квартира шикарная была?

- В Ленинграде у нас была огромная трехкомнатная квартира на проспекте Горького. Семья у нас очень благополучная была, корни есть и в Прибалтике, и в Польше. Мама высшее образование получила, стихи писала прекрасные, даже с Есениным на поэтических вечерах встречалась. Но очень она бесконфликтная и неприспособленная к быту. Конечно, нам как блокадникам полагалась хорошая квартира, но после того, как нас переселили сюда (на проезд Трех коммунистов) из старого деревянного дома на улице 1 Мая, нам казалось, что мечтать больше не о чем. А теперь уж чего об этом говорить, сколько нам там еще осталось…

У Тамары Александровны аристократические черты лица, красивые серые глаза – не зря Юрий Иванович до сих пор смотрит на нее с обожанием. У нее абсолютно правильная речь без малейшего уренского или семеновского налета, несмотря на то, что она всю жизнь прожила в наших краях. Все это наверняка на генном уровне передалось ей от предков – истинных интеллигентов. Но от предков нам передаются не только внешние данные, но и черты характера, и болезни. Питерские медики давно заметили странную закономерность: дети и внуки блокадников в два раза чаще страдают хроническими заболеваниями, чем их сверстники из «неблокадного» рода. Ученые сделали неутешительный вывод: ленинградцы-петербуржцы голодают генетически. Это означает не физический голод, это голод фантомный, своеобразная фобия и… невероятно уважительное отношение к Хлебу. Тамара Александровна и Юрий Иванович Наровичи очень избирательно и ревностно относятся и к выбору пищи насущной, и к выбору друзей, они очень тактичны и выдержаны в разговоре. Некоторые, возможно, воспринимают это как высокомерие,  но это не так. Это, пожалуй, и есть врожденная интеллигентность и чувство меры. 

Кстати, во время нашей беседы вскрылся очень интересный факт, о котором не хотела говорить Тамара Александровна, но с удовольствием рассказал Юрий Иванович. Оказывается, во время регистрации их брака молодая невеста наотрез отказалась принять фамилию мужа. Тогда растерянный жених, вероятно, испугавшись, что любимая сбежит из-под венца, сделал неподражаемо решительный для мужчины шаг – взял фамилию будущей жены, чем навлек на себя, да и на жену гнев и прохладное отношение со стороны своих родственников. Но этот факт окончательно доказывает силу стального характера настоящей ленинградки и потрясающую любовь к ней простого семеновского парня. Именно эта любовь и помогла женщине прижиться и не зачахнуть на чужой земле.

Фото Александра ЮРЬЕВА и из семейного архива