Печать
Категория: Уроки истории
Просмотров: 1890

06.07.2022 г.

Ковш, ендова, братина, скобкарь – символы русского гостеприимства. На праздничном столе им отводилось особое место.

Эти сосуды торжественно выносили во время застолий, и зачастую их использование было целым ритуалом. Например, братину во время пиров ставили посредине стола, чтобы каждый мог черпать из неё. А ещё – пускали по кругу, и каждый из присутствующих делал глоток. Тем самым участники проявляли доверие друг к другу, заключали негласный братский союз.

Для русских братина – настоящий символ духовного родства. Само название с корнем «брат» говорит в пользу этого. То есть такая чаша объединяет, превращает участие в соучастие.
Резчики применяли незаурядную фантазию и мастерство, создавая их. Производство деревянной посуды, в частности ковшей, было налажено на Руси ещё в X-XII столетиях. Русская резьба, как и всякое народное искусство, является детищем определённого хозяйственного уклада. Умение вырезать ковш-черпак удобной формы из древесного ствола и прилегающего к нему нароста обеспечивало красоту и прочность предмета.

Произведения русских резчиков

Постоянство употребления предмета и массовое его изготовление приводили к традиционности форм, выработанных веками. Исследователь русского декоративно-прикладного искусства профессор Николай Николаевич Соболев в своём труде «Русская резьба по дереву», изданном в 1934 году, так описал нижегородские ковши: «Кроме горшков для приготовления варева, вся остальная посуда в старину делалась из дерева. В ХVIII столетии металлическая посуда была очень редка, в обыкновенном быту пользовались исключительно вырезанными из дерева предметами домашнего обихода. Большие общие чашки для щей, крупные ковши, ендовы, братины, ковшички, ступки, уполовники, плошки большие и малые и прочее – всё это являлось произведениями русских резчиков.
Большой интерес по своим формам представляют крупных размеров ковши вместимостью чуть ли не в ведро, в которых подавали квас, брагу или домашнее пиво. Наружным видом своим они напоминали утку, нос и хвост которой заменяют собой ручки. Ковши, у которых обе ручки обработаны почти одинаково, в некоторых местностях носят специальное название «скобкаря». Кроме росписи красками, ковши и скобкари иногда обжигались, что придавало вещи красивый тёмно-янтарный тон. Очень крупного размера чашки и ковши обычно делались в Нижегородской и Костромской губерниях, которые и до последнего времени являются центром производства деревянной посуды. Ею занимаются в Семёновском, Балахнинском, Городецком уездах Нижегородской губернии, а также в ближайших районах Костромской губернии – в Макарьевском, Варнавинском и Ветлужском.
Непосредственно из больших ковшей и скобкарей никогда не пили, а черпали из них маленькими ковшичками, имевшими высокую ручку с крючком, всю покрытую богатой резьбой, которая так разнообразна, что остаётся только удивляться фантазии наших резчиков. За редким исключением ручки эти оканчиваются фигуркой конька во всевозможных положениях – то спокойно стоящего, то идущего иноходью, то поднявшегося на дыбы».

У великого фотолетописца нижегородской земли Максима Петровича Дмитриева есть одна примечательная фотография, сделанная в 1897 году. На ней увековечена группа деяновских ложкарей. Наверняка знаменитому фотографу указали на дом лучшего деревенского мастера. Ложкари на снимке, как и подобает истинным мастерам, степенные и сосредоточенные. Вполне возможно, среди них находится и юный Антип Ершов.

Ковшечник Антип

Ковшечник Антип Ершов мог любую вещь из дерева изваять – от ковша-утицы до медведя с поводырем, всадника на коне, рака с клешнями, даже неразъёмную цепь смастерил. Московский журналист Глеб Глинка в очерке «Встреча» весьма подробно и занимательно описал своё знакомство с виртуозом-ковшечником Антипом Ершовым в 1935 году: «Увидеть Антипа Ермилыча мне пришлось в декабре тридцать пятого года в городе Горьком, на выставке хохломских и городецких изделий. Осиновых драконов Антипа Ершова, его ковши с конём-зверем, которого держит на деревянной цепи монументальная фигура ездока, его женщин у колодца с подвешенными к коромыслу на таких же деревянных цепях вёдрами, его традиционные братины, ендовы, скобкари и причудливые уполовники знают не только у нас в Союзе, но и далеко за рубежом».

В одно из свиданий с Антипом Ермиловичем в Деянове журналист Глеб Глинка записал биографию мастера с его собственных слов:
«При Миколае я определился в казённы лесники. Годов мне было что-нибудь двадцать пять. Обход тут же, у Деянова. Получал двенадцать рублей в месяц. Ну, через водку беда получилась, потому и сам лесничий, и объездчик тоже выпивать могли до отказу. Мужики у нас клейма украли да и наклеймили чуть не сорок дерёв. Гляжу, пропадать мне за такую историю… С этого стал я умственно задумываться и подался в резчики.
Был в Семёнове купец Пирожников, на него работали старики: Чуркин из Деянова, Ложкарёв из Колоскова да Иван Сергеевич Музжухин – первый мастер был по ковшам. Я у него поучился и тоже Пирожникову сдавал года три. А потом заболел Пирожников; ему триперацию сделали, но не угадали. Он жить-то и наплевал. А нас доверенный его Буреничев ещё крепче притеснять стал ценой. Я у конторщика и выведал: «Скажи, мол, мил человек, куда хозяин представляет их, наши-то вещи?..» Тот парень был простодушный: так, говорит, и так, «отправляет к Троице-Сергию, Миките Миронычу Митрейкину, у того своя мастерская имеется. Там отделывают и полируют ваши ковши». Неграмотный я приехал в Сергову Лавру, в Загорск по-нашему, и тут же разыскал Микиту Мироныча… Только смотрю, положения мне настоящего нету. Подобрал он меня к рукам, а заработком обижает, жмётся. И тут случилось, что на улице Вифанке, через чайну, познакомился я с одним хорошим мастером. Тот свои поделки носит прямо к художнику Владимиру Ивановичу Соколову. Я тут хитрость делал и обманул Митрейкина. Теперь, значит, Соколов мне стал давать образцы старинных ковшей, и по чертежу работал я для него. Говорил он, чтоб пусть меньше, но лучше старался сделать, воспитывал. Потом я каждый год стал ездить в Сергиев. Бартрам-художник тоже давал мне листки и чертежи… Тонко я вызнал все заказы; Соколов расставит, бывало, образцы, а я ему отберу: «Вот, мол, эти не пойдут». Удивляется: «Почему?» – «Знаю». Так и выходило по моему слову.
Пятнадцать лет Владимиру Ивановичу носил ковши, больше никому. А Владимир Иванович Соколов был поставлен на то дело от Саввы Морозова. Огромадные тыщи в банке имел Морозов…
Я и в Кудрине бывал. Перенял там круглу резьбу и геметрическу. Искусственно могу резать. Вот выборная резьба затруднительна… Я и сейчас стал бы выборной разделывать ковши, но полировать не научился, только на пятьдесят процентов могу. В Кудрине хорошо стали полировать, я смотрел. А геметрическа сама проста резьба, у меня старуха может резать геметрическу».

Антип Ермилович поднимается и достаёт из кивота пачку фотографий. На фотографиях установлены рядами его ковши, ендовы и скобкари.
- За свою жизнь я боле тыщи штук переделал разных. Один не сделал, а уж о другом думаю, чтоб придумать первый выпуск… Не влечёт к деланному-то. Всю жизнь не сплю. Всё умственно задумываюсь, чего бы сотворить… С картинки не хочется, а вот бы из природы снять, с реки.

Ершов оживляется и путанно рассказывает о своих созданных для удивления ковшах «огромадных» с медведем и боярином, где при помощи гусиного пера и кнопки медведь подавал голос. За этот двухаршинный ковш при Николае ему хотели определить золотую медаль, но медаль для него не представляла интересу, и потому он попросил деньгами и тут же, в одни сутки, прогулял все сто пятьдесят рублей.
Были у него ковши и с шестью язями, и ещё был ковш с двумя халупами, колодцем и скворешником, на котором «самочка махонького червячком кормит».
- Много я за свою жизнь обучил народу, – говорит он, – если теперь выставки будут каждый год, то пойдёт это дело у моих племянников, у молодых Углановых. Потому они через выставки друг перед дружкой тянутся».

Продолжение следует

Приятно признать, что надежды Антипа Ершова на племянников Углановых как на продолжателей ковшечного ремесла оправдались. Их искусные изделия часто демонстрировали на выставках в качестве лучших образцов ковшечной резьбы.
С детства братья Михаил Александрович и Михаил Иванович Углановы овладели ложкарным ремеслом, а в юности из-под их резцов выходили ладные ковши-утицы, с восторгом принимаемые семёновскими артелями.
Углановские ковши, как и изделия других деяновских резчиков, в основном расписывались хохломской росписью. Особый интерес представляют ковши братьев Углановых с фигурами, изображающими сюжетные сцены пушкинских сказок: «Сказка о царе Салтане», «О рыбаке и рыбке», «Сказка о попе и о работнике его Балде» и другие. Сотни резчиков семёновской артели «Экспорт», а затем фабрики «Хохломская роспись» переняли мастерство Михаила Александровича Угланова.

Современные ковши семёновского мастера Вениамина Сиротина по праву можно считать родственниками тех важных, богато украшенных ковшей, каким они были в прежние времена. Несмотря на то, что этот предмет старины уже давно утратил своё былое величие, художественный образ его остаётся символом праздника, радушия, достатка.

Казалось бы, что может быть примечательного в такой простой по форме вещи? Но если посмотреть на ковш глазами художника, то обратит на себя внимание его особая певучая плавность, постепенный пластический переход от овального черпака к изгибу ручки. Его формы созданы на основе наблюдений за плывущей птицей. Созерцая эту форму, мы невольно воспринимаем её как живую, легко прочитывая очертания горделивой головки птицы, изгиб мощной груди, предназначенной рассекать волны.
Для резчика Вениамина Сиротина представление о практическом совершенстве такой формы и её поэтической красоте неразделимы. Мастер не случайно выбрал форму лебедя для своих изделий. Для него лебедь – символ воли, свободы, любви, семейного счастья и благополучия.

Я сама часто посещаю мастерскую Вениамина, чтобы полюбоваться преискусной работой. Большое удовольствие доставляет общение с мастером! Душевная тонкость никогда не позволяет ему важничать, тем более заноситься; наоборот, он прост и сердечен, во время работы много шутит. Резать ковши Вениамин научился у старшего брата. Умение, конечно, пришло не сразу. Формула, где «талант – есть упорство, помноженное на труд», предельно точно описывает путь творческого становления Вениамина Сиротина.
Ковши Вениамина семёновцы ласково называют «лебедок». Для самого мастера каждый его «лебедок» – образ свободы, любви и благодати – ещё и своеобразный талисман, который он хочет подарить каждому дому. Воистину говорится: «Творит не рука, а душа художника».

Ольга САВЕЛЬЕВА
Статья написана в рамках реализации проекта президентского фонда культурных инициатив «Мастера Керженского края»


Система Orphus
Комментарии для сайта Cackle