Владимир ПИКИН
12.05.2015 г.

На улице праздник. Народ собирался на центральной площади города. Звучит музыка, кругом цветы, лозунги, плакаты. Праздник есть праздник. Как бы ни было тяжело или грустно, а на праздник люди всегда идут с большой охотой. К назначенному часу на площади собирались почти все жители города. День Победы!

Вся страна отмечает эту великую дату. Все, кто хватил лиха военных годов и все, кто родились после тех горьких событий и знают о них по книгам, кинофильмам да по рассказам родителей, дедушек-бабушек.

Нарядные и веселые, поодиночке и группами, с гармонями и без, на площадь шли люди. У всех были радостные лица. Люди вливались в колонну, чтобы единым строем пройти к памятнику Воину-освободителю, к Вечному огню. Молодежь пела, смеялась, те, что постарше, кому довелось перенесли тяжести той войны – не на полях сражений, а на полях колхозных, у станков в заводских цехах, утирали слезы. Слезы радости, что дожили до этого великого дня. И особенно торжественны были ветераны – непосредственные участники тех давних боевых действий. Их было немного, но они держались еще стойко: кто за клюшки, кто за руки тех, кто привел их сюда, и, хотя спины их слегка сутулились, они все же старались принять строевую стойку.

У Анны тоже на глазах были слезы. Она текли из ее глаз вопреки ее желаниям, как и у всех ее семидесятилетних ровесников. Анна смотрела на портреты, что несли шествующие в колонне. Портреты отцов, братьев, сестер, тех, кто остался на полях сражений, или, вернувшись израненный домой, не дожил до сегодняшнего счастливого дня.

Анна смотрела на все на это и как ни старалась сдержаться, слезы продолжали струиться по ее щекам. Она тихо плакала, потому что тоже когда-то проводила своего отца на эту страшную войну. Ей было в ту пору всего шесть лет, но она, пусть смутно, но помнит тот день, когда отец поднял ее на руки, поцеловал, и крепко прижав к своей груди, поставил на землю, сказав матери: «Фрося, береги дочь».

С тех пор прошло много лет. Отца нет, и нет на него даже бумаги-похоронки со стандартными словами «погиб смертью храбрых, выполняя солдатский долг». Однако Анна помнит, как однажды он неожиданно появился дома, – когда все говорили о страшных событиях там, на востоке. 

Был холодный осенний вечер. Вся семья деда Никифора была дома. За окном дул холодный ветер, где-то хлопала то ли доска, то ли кусок рубероида, оторванного ветром. Керосиновая лампа тускло освещала небогатое убранство деревенской избы. Дед Никифор подшивал валенки, бабушка Маша пряла, мурлыкая себе под нос какую-то песенку, чтоб не заснуть. Анна и ее младшая сестренка Дуська, устроившись в углу, на их любимом месте, занимались с самодельными куклами. Фрося, мать Анны, что-то штопала из одежонки детишек.

Вдруг тишину дома нарушил легкий стук в крайнее к крыльцу окошко. Дети притихли, дед Никифор переглянулись с бабушкой Машей.

- Кто бы это мог быль? – проговорил дед, ни к кому не обращаясь.

Деревенские жители редко ходят по вечерам по соседям, а поскольку изба деда Никифора была крайней в деревне, стук этот вызвал особое волнение у всех.

- Никак, путник, – проговорила бабушка Маша. – Кого нелегкая принесла?

Прикрутив фитиль лампы, чтобы света было меньше, она подошла к окну, и, прижавшись к стеклу, спросила:

- Кто там, чего надо?

В окно глядело давно не бритое лицо. На голове – шапка непонятной формы. Дальше бабушка Маша не разглядела, ее бросило в дрожь. Она перекрестилась и осипшим голосом проговорила:

- Чего надо? 

- Мама, открой, – чуть слышно проговорил гость. – Это я, Николай, пусти, не узнаешь сына, что ли?

- Свят, свят! – зашептала старуха. – Отец, никак Николай.

И крестясь, шепча молитву, она вышла в сени – открывать входную дверь.

В избу, внося холод и сырость осенней ночи, вошел мужчина в фуфайке, кирзовых сапогах. Его лицо показалось Анне знакомым, а он, бросив «Здрасьте»,  подошел к Ане, присел, и, погладив ее по голове, проговорил:

- Вот ты какая уже выросла! – и, повернувшись к Авдотье, добавил: – А это та, что без меня родилась? Ну, что ж, растите детки, растите и будьте счастливы. 

- Не ждала? – обратился он к Ефросинье. – Здравствуй, жена!

Дед Никифор и бабушка Маша смотрели на сына и молчали, пораженные его  неожиданным и странным появлением.

Анна помнит, как дед Никифор и отец, сидя за обеденным столом, пережевывая жареную картошку, долго разговаривали – почему-то шепотом. На другой день до самого обеда семья сидела за запертой дверью, детей на улицу не выпускали. А после обеда взрослые опять о чем-то долго шептались. К вечеру дед истопил баню, Николай намылся, и, выпив стакан самогона, проговорил:

- Надо уходить. Мне здесь находиться нельзя.

Эти его последние слова Анна хорошо запомнила. 

Через насколько дней приходил участковый милиционер, долго о чем-то разговаривал с дедом Никифором. Потом заходили двое гражданских, и тоже долго говорили с бабушкой Машей и дедом Никифором. Анна помнит, что они ругались, чем-то стращали, бабушка Маша плакала и твердила: «Не знаю, не видела». Когда все ушли, бабка с дедом долго крестились на иконы, что стояли в правом углу, а баба Маша, окончив молится, то и дело твердила: «Что будет? Что будет?» Мама Фрося ничего не говорила, только беззвучно плакала, вытирая лицо углом косынки.

Анна видела отца еще несколько раз. Он ненадолго появлялся у них, а потом пропал совсем. Однажды, спустя много лет, когда Анна готовила свадебное платье, Ефросинья получила письмо. Она несколько раз прочитала его, лицо ее побледнело, губы задрожали, она изорвала бумагу и бросила в печь, никому ничего не сказав.

Вот поэтому Анна и не могла принести портрет отца в ряды демонстрантов, хотя он и ушел на поля сражений почти в первые дни тех страшных событий. Она не могла этого сделать, так как чувствовала, что не совсем удобно было стоять рядом с теми, у кого отец или дед не вернулись домой, и родственники до сих пор не знают, где их могила. Она плакала от того, что память об отце покрыта мраком. И хорошо, думала Анна, что никто из присутствующих здесь, на торжестве, не знает, что отец ушел с поля боя, тайком появился однажды дома, долго прятался, а потом вообще куда-то пропал. Не было на руках у Анны документа, что отец ее погиб или пропал без вести.

И вот сегодня, в день Великого праздника, Анна в очередной раз вспоминала те далекие дни детства. Ей было стыдно и горько – за него и даже за себя. Где отец сейчас, что с ним, жив ли, нет? Может, выдавал себя за героя, может, и сейчас смотрит на окружающих и радуется, что остался жив. А может, мучается всю жизнь угрызениями совести – за нечто грязное, что совершил много лет назад. То ли из-за трусости, то ли по глупости.